Опять худлит. (1)

Пришла идея небольшого рассказика. Пока есть канва, герои, основная идея - но пока я не могу придумать хорошую развязку, увы мне.

Но все равно, как говорил один герой одной детской книги - "вперед, а там разберемся!"

---

Заснуть в самолете так и не удалось. Никогда Бишоп в самолетах нормально не спал - даже когда был моложе на двадцать лет и летал еще бизнес-классом, а не в экономе, как сейчас. Как еще летать двум немолодым и небогатым профессорам - слависту и биологу? Только в старенькой Дельте и летать.

Дмитрий, вероятно, спит. Нанервничался и принял свое бронебойное снотворное. Бишоп и сам сьел бы таблетку, но нельзя - тяжесть в боку нарастала, и чего его печени сейчас совершенно не нужно - так это немного заковыристой химии.

Бишоп поворочался в кресле. Чертовы бухгалтеры из авиакомпании точно расчитали размеры кресла - еще чуток поменьше, и после десятичасового полета ваша задница отрывается и остается в кресле в качестве добычи. Он повторил эту фразу про себя по-русски. Скоро практика ему понадобится, через час самолет приземлится там, в городе Харькове, в Советском Союзе.

Когда он возвращался в США ему казалось - никогда больше. Сколько прошло лет? Двадцать два? Нет, двадцать один год. Вот такой срок давности его "никогда". Бишоп образца 1988 года, без седых волос в бороде и легче на 40 фунтов - мало знал о слове "никогда". Теперь же "никогда" - стало его вторым именем. Бишоп "Никогда" Ритт.

---

Продолжение следует.

Худлит (2)

Скорее всего рассказ будет называться "Похмелье".

---

Стюардесса включила свет и пассажиры заворочались, просыпаясь. Бишоп же наоборот - прикрыл глаза. Привычка, одна из дурацких привычек, оставшихся от предыдущей жизни. Сливаться с толпой, не выделяться, наблюдать. Не выделяться, следить, запоминать.

Но сейчас он уже может не следить и не запоминать. Наоборот - закрыть глаза, покачаться на волнах усталости и бесонницы.

Но сна не было. Вместо него в голове развернулась на широкий, киношный формат картинка его первого посещения СССР. Унылые серые здания, унылые лица унылых людей. Даже весна была какой-то сероватой. И так было еще целых четыре месяца.

А потом - все изменилось. Это было похоже на удар пули в бронежилет. Перехватило дыхание - потемнело в глазах. Крутишся, ищещь - откуда?

Бац - и агентура, прикормленная, ручная, вдруг перестает выходить на связь. У Бишопа был слишком маленький чин, но он помнил потерянные глаза и бледный вид тех, кто отвечал за контакты.

---

Продолжение следует.

Худлит (3)

---

Это были жуткие три недели. Всех посольских круглые сутки допрашивали по кругу. И это было правильно и логично - даже он, совершенно зеленый тогда новичок, понимал что нужно искать крота. Большого, жирного крота, которому под силу сдать всю сеть.

И крота, разумеется нашли - какой-то вашингтонский сучок польстился на деньги и молодое женское тело. Но вот только время было безнадежно упущено. Гоняясь за кротом и перетряхивая друг друга - мы упустили тогда нечто большее. Настолько большое, что и представить было нельзя. Мы упустили момент, когда наша очевидная победа отвернулась от нас, и каким-то непостижимым образом стала на сторону Советов.

Ведь тогда, в 87, она уже была очевидна - СССР погибал, рушась под собственной тяжестью. Военные траты тянули экономику вниз, Афганистан и Чернобыль рвали на части их драгоценные пятилетние планы.

Это было время когда кое-кто из вашингтонского начальства уже готовил шампанское.

Бишоп был один из тех, кто первый заметил неладное.


Продолжение следует.

Худлит (4)

---

Их как раз перевели на форму ноль - никаких активных действий, контактов и вербовки, только наблюдение. После суматохи перекрестных проверок в обнимку с детектором лжи это был прекрасный подарок. Все просто - нужно много двигаться, слушать, запоминать.

Почти сразу он ощутил, что атмосфера в городе изменилась. Вроде те самые серые здания, удушливая летняя жара - но что-то стало другим. Он сперва думал что это все шутки воображения, реакция на свободу от подозрений, на то, что крот найден.

Нет. Город действительно стал иным. Уменьшились очереди в водочные магазины, хвосты которых раньше начинали расти прямо с утра, за два часа до начала торговли. Стали исчезать фарцовщики, дежурившие "на точках" в ожидании интуристов.

Бишоп тогда рванул прямо в гущу москвоской андеграудной жизни - к Лешику. Лешик Поливанов был художником-авангардистом, рисовавшим страшных сизолицых мужиков вперемешку с антисоветчиной. В натурщиках для сизолицых недостатка не было - Лешик и сам не реже раза в месяц уходил в "черную", а уж друзей-алконавтов имел множество.

То что Бишоп увидел в квартире Лешика - было удивительно и пугающе. Его впустила непривычно тихая и трезвая мать художника. Непонимающий Бишоп оглядывался, примечая необычные изменения - куда-то исчезла сваленная по углам дрянь и бутылки, картины с сизыми мужиками тоже пропали. В студии было пугающе пусто, чисто и светло. Напротив окна стоял Лешик, обряженный в странную хламиду, испачканную красками и что-то поправлял в здоровенном полотне. Подойдя поближе, Бишоп стал рассматривать картину и почуствовал, как по спине поползли мурашки - это было настолько непохоже на предыдущее творчество Лешика, что в первый момент Бишоп даже подумал, что эту картину принесли сюда для реставрации.

Лешик ради денег иногда брался за "подмалевку", но дела этого не любил, пытаясь как можно быстрее сбагрить работу.

Но эта картина была явно кисти Л. Поливанова. Бишоп достаточно долго разглядывал картины своего знакомого, чтоб быть в этом уверенным. Но здесь не было ни сизых мужиков, ни скелетов с серпами и молотами в гниющих лапах. Это был городской пейзаж - тщательно прорисованный подоконник с цветами, вид на заснеженный перекресток, и женский силуэт, замерший у окна.

Все это настолько выбивалось из того, чем интересовался в своей жизни Лешик - что Бишоп испуганно поглядел на него. Поглядел - и понял, что не узнает. Это был другой человек, не фигурально - а действительно другой. То есть черты лица его не изменились, но что-то неуловимое просто кричало об этом.

Бишоп начал ничего не значащий разговор, но Поливанов отвечал очень скупо, продолжая рисовать. Пообщавшись с матерью художника - он обнаружил что и она ведет себя не совсем так, как раньше, хотя тут Бишоп не мог быть сильно уверен - чаще всего "мама Тамара" была слишком пьяна для разговора. Она подтвердила, что да, Лешик сильно изменился, "бросил пить и взялся за ум".

Все это Бишоп описал в рапорте, которому, однако, особого внимания не уделили. Сначала не уделили...


Продолжение следует.